от них всё можно узнать, коль не боишься. Только мало кто по настоящему-то ворожить решался.
– А как это – по настоящему?
Бабушка задумалась.
– Правильно-то оно будет по одиночке. Когда все вместе собираются, то и предсказание вроде как одно на всех. Когда серьёзно гадали – с зеркалами, свечами, то в баню уходили, в избе так не ворожили, и просили бабушку чью-нибудь с нами посидеть, так-то оно уже не так боязно. Зеркала они как ворота между мирами, с ними осторожнее надо быть.
Но были и те, кто решался в одиночку по-страшному ворожить. Была у нас девушка одна, по имени Маруся, вот она на такое решилась. Уж и не знаю, от кого она такое гаданье услыхала, только дело было так.
Рассказал ей кто-то, что самый верный способ судьбу свою узнать – это пойти ночью на погост, встать у того креста, что в одиночку стоит, поодаль от остальных и положить тому покойнику, что под тем крестом лежит угощение. Гостинец следовало из дома взять, это уж на своё усмотренье – пироги, пшено ли, конфет может, иль ещё что.
Как положишь, поклонись, да заговор читай, слова она нам и не говорила, а мы и не спрашивали, думали Маруся всё это выдумала, чтобы нас попугать, ведь такого гадания и не слыхивали мы никогда. Если б знали, дурёхи, что она не шутила, может и беды бы не было. Да не поверили ведь мы ей. А после-то уж, когда всё случилось, и сказать побоялись.
В общем, прочитать надо было заговор, а после ждать. И вот, как полночь пробьёт, из могилы той душа усопшего и появится, да с тобой вокруг кладбища пойдёт. И можешь ты её спрашивать о чём угодно, хоть о женихах, хоть о судьбе, хоть о себе, хоть о ком. Всё расскажет она, всё поведает.
Только помнить надобно – у тебя есть три круга, за это время всё можно спросить, ничего тебе покойник не сделает, но ежели зазеваешься, со счётом ошибёшься или забудешься, да на четвёртый круг пойдёшь – смерть твоя тут и наступит. Утащит тебя усопший на тот свет за собою.
– Неужели Маруся решилась на такое? – затаив дыхание спросила Катюшка у бабы Ули.
– Решилась, – вздохнула баба Уля, – Накануне вечером сказала она нам, что мол, пойдёт она нынче на погост ворожить. Завтра всё расскажет нам, а вы, мол, и дальше своей ерундой занимайтесь – петуха да курицу спрашивайте про суженых.
– Как же она не побоялась только?
– Бесстрашная она была, Маруся эта, боевая, – ответила баба Уля, – В общем сделала она что загадала.
А утром проснулась я оттого, что за окнами голосил кто-то. Вскочила я, оделась наскоро, выбежала к воротам. А там мать Марусину бабы наши под руки ведут, а она кричит, убивается.
Маруся, говорят, пропала, к утру только нашли её на кладбище за деревней, на самой последней могиле ничком лежала и вся чёрная была Маруся.
– Бабуль, а может испугалась она просто, ночью да одна? Привиделось что-нибудь.
– Может и привиделось, да только могила на которой Маруся лежала вся была разворошена, будто свежая, крест набок свёрнут, земля комьями поверх снега разбросана, а могиле той лет пятьдесят было, не меньше.
Но самое главное то вот что, ночь та была ясная, без метелей, так что следы на снегу чётко было видать. Так вот, до кладбища-то одни Марусины следы по сугробам шли, а вот после уже двое их стало. Кто-то шёл рядом с Марусей вокруг погоста. А кто, эту тайну она с собой унесла.
Оборотень
Дед Семён сидел в тени большой липы, что росла у дома, и налаживал топорище, старое стало совсем негодным, поистёрлось и топор слетал с него. Катя присела рядышком, в кружевной тени дерева было прохладно и свежо, на дворе стояла полуденная жара, улица дрожала в зыбком мареве, это от земли поднимался жар.
– Ух и печёт сегодня, – заговорил дед, – Чего там по телевизору-то передавали? Дождя не обещают ли?
– Не обещают пока, – ответила Катя.
– Сходили бы с баушкой на речку, ты бы искупалась, – продолжил дед, – Всё полегче.
– Бабуля сказала после обеда пойдём. Деда, – оживилась Катя, – А может и ты с нами?
– Нет, – протянул дед, – Я лучше на веранде маленько прилягу, на часик. А после до леса прогуляюсь, земляники соберу малость, вечером с молоком поедим.
Ягоды и грибы дед собирать любил, отдыхал душой, как он сам выражался. Когда устанет иль приболеет, то старался в лес сходить «хоть недалЁко», лес его лечил и успокаивал, сил придавал.
– А сказывал ли я тебе, как в нашем лесу оборотень водился? – вдруг спросил дед.
– Нет, – оживилась Катя, – Это сказка что ли?
– Да уж какие сказки, – ответил дед Семён, – Так и было оно. Раньше таких людей много было, которые умели. Но они об том на каждом углу не кричали, понятное дело. А люди всё равно подмечали.
Мать моя ещё сказывала, как жила в деревне нашей женщина, которая умела свиньей оборачиваться, и в таком виде сильно она людям вредила, на полях ночью колосья подрывала, хлеба уничтожала, на людей нападала, оно ведь кажется, что свинья безобидное животное и худого ничего человеку не сделает, однако ж силища у ей огромная да и зубы крепкие, она и камни грызёт, а тут видишь ещё и не обычная свинья, а оборотная. Но я тебе не про неё хотел рассказать. А вот про что.
Давно это было. Ещё при моей бабке. Поселился в нашем лесу человек, откуда пришёл, никто не знал, почему в деревню, к людям, не пришёл тоже не понимали, думали может беглый какой каторжник скрывается, мало ли. Побаивались его. А обнаружили его бабы наши, они в лес пошли по ягоды, забрели в какую-то глухомань, и когда совсем было заплутали, набрели на землянку.
Подошли они ближе, заглянули – темно внутри, не видно ничего. Стали они звать потихоньку, мол, есть ли кто тут живой? Заворчало что-то в землянке по-звериному, заворочалось, пахнуло оттуда сыростью и залежалым духом, бабы замерли от страха, думали, что медведь там залёг.
А из землянки меж тем вышел мужик, даже и не скажешь сколько лет ему – брови густые, на самые глаза надвинуты, борода чёрная с проседью, лицо смуглое, морщинистое, сам ростом невысок, но видно, что крепок. Зыркнул на них недобро и спрашивает:
– Заблудились?
Бабы наши закивали молча. Сами разглядывают незнакомца – одет он во всё тёмное, а лаптей на ногах нет, босой, всё вроде ладно, только руки какие-то нечеловечьи – огромные, волосатые, и не ногти на них, а когти звериные. Жуть взяла баб-то в тот момент, да что делать, бежать поздно, да и куда бежать, дороги всё равно не знают.
– Выведу я вас, только с уговором – дорогу сюда чтобы забыли и больше тут не появлялись.
Бабы снова кивают, мол, на всё согласны, только бы выбраться.
Пошёл мужик вперёд, бабы за ним. Идут тихонько, сами думают, как бы ещё дальше в глушь не завёл, кто знает, что у него на уме. И вот одна из них, что постарше была, потихоньку начала себе под нос молитвы шептать, и не слышно вовсе, губы только шевелятся. А мужик тот как подскочит к ней, схватил её за руку, глаза горят недобро и прорычал:
– Если не замолчишь, никогда отсюда не выйдете!
Замолчала она, дрожат бабы, слово молвить боятся. Идут следом за мужиком. Но не обманул он их, вывел на Русь Святую, всё же. Махнул лапой своей, мол, вон она деревня, видите? Идите.
Прошли те вперёд сколько-то, оглянулись, а позади, промеж деревьев-то волк стоит! Невысокий вроде, но крепкий, жилистый. Бросились бабы с пригорка вниз, к деревне, а за спиной вой раздался протяжный.
– Откуда же он взялся, деда?
– Кто его знает? Может уродился таким, такие рождаются с зубами и в зеркале отражаются как зверь, а не человек. Может проклятье на его
